Интервью Олега Леушина

	Это интервью Олега Леушина – ответы на вопросы, которые вы – все, кому интересно творчество этого актера - оставляли на странице гостей сайта за время его работы. Интервью нигде, кроме сайта, не публикуется, и поэтому здесь не было никаких других целей, кроме как сделать возможным общение с любимым вами артистом за рамками сцены. Поэтому у текста нет заглавия, равно как и не будет вступительных комментариев, какие принято давать в начале интервью.
	И помните: эти ответы - такие же живые, как реплики, отправленные актёром в зал. Апрель, 2005. Фото Вероники Игнатовой

В: Олег, какие у тебя еще интересы по жизни существуют, помимо театра? (Предлагались альтернативы вышивания крестиком, игры на контрабасе,…) ОЛ: Нет, на контрабасе я не играю и крестиком не вышиваю, хотя в этом, конечно, что-то есть. Помню, я пытался когда-то вязать. Я люблю в свободное время делать мебель или ремонт какой-нибудь. В моей квартире все сделано вот этими вот ручками. И табуретки, и столики, и шкафчики, и полочки, и обои ими же поклеены. В: А еще? ОЛ: Еще?... Просто театр столько занимает времени – когда у тебя 20 спектаклей в месяц, что на какие-то другие интересы остается очень мало времени. Хотя, у меня есть одна маленькая мечта – освоить-таки компьютер, чтобы, например, в Интернет вылезать, книжки интересные находить. Компьютер мне подарили, но он пока не работает. Надеюсь, я им займусь в ближайшее время. А еще я с машиной люблю поковыряться иногда, когда она барахлит - научился за несколько лет. Вот такие вот в основном интересы – не марки коллекционировать. Хотя в детстве я и этим увлекался. А еще у нас была целая индустрия по сбору этикеток от жвачек. Интересно, когда жвачек в стране не было вообще, кроме советских, кондовых, которые и не разжуешь даже, мы умудрялись находить эти фантики. В: Есть такое представление, что актерские способности очень помогают в жизни, и многие актеры этим пользуются. Ты в жизни, вне сцены и театра, пользуешься своими актёрскими способностями для достижения каких-то личных целей? ОЛ: Я - нет. Не пользуюсь, да и не умею этого делать. А вообще что такое пользоваться актерскими способностями в жизни? Как еще древние говорили (я запомнил фразу с института) – totus mundus agit gestrionum, что в переводе означает – «весь мир – лицедейство». Вот так посмотришь вокруг – на то, что по телевизору показывают, да или просто по улице пройдешься – господи, сплошные актеры кругом! Если на политиков посмотреть – вот театр так театр: люди думаю одно, говорят другое, делают третье! На улице посмотришь на лохотронщиков – тоже настоящий театр. Нищие на улицах – тоже сплошное актерство – сплошное, кругом и рядом. Так что еще не известно, кто больше играет в жизни, актеры или люди, для которых актерство не является профессией.
В: Чему тогда верить в жизни? ОЛ: Своему сердцу. Своим ощущениям, своей интуиции. Надо только себе верить, своим чувствам – они никогда не обманут. В: Как ты сегодня определяешь для себя зрителей Юго-Запада. Делишь ли ты их для себя на какие-то категории? ОЛ: Зритель ЮЗ сегодня? В: Ну да, он чем-то отличается от зрителя ЮЗ какое-то время назад?
ОЛ: Да, наверное, что-то изменилось. Ну по крайней мере, за то время как я в этом театре… Во-первых, тот зритель, который ходил тогда – он уже вырос, он повзрослел, он стал мудрее. Кто-то отошел вообще от театра. А у кого-то дети стали ходить. Я часто видел, как несколько пар семейных приходят, или просто мать с детьми. И можно наблюдать, как на глазах дети растут – за эти десять лет все уже такие взрослые стали. А что касается категорий зрителей…Сложно мне говорить о категориях. В: Глядя на зрительный зал, ты можешь как-то поделить зрителей на группы и сказать – это такие, а это вот такие? И назвать их? ОЛ: В театр ходит одна категория людей – которым это нравится, которым это интересно. И разделять их как-то не хочется. Потому что когда спектакль идет, и хорошо идет, то зритель не подразделяется ни на какие категории – это такая единая, мощная энергетическая сила. В: Может, это только на ЮЗ так? ОЛ: Не знаю, в другие театры редко хожу. В последнее время вообще не удается. В: А когда ты в последний раз ходил в театр? ОЛ: Ой давно, давно!...Вообще не люблю ходить в театры и не хожу. Нет ни сил ни времени. А знаете, интересней всего играть для зала, который разный, в котором намешаны и разные возраста, и разные социальные слои населения. Когда зал такой неоднородный, работать становится интересней, потому что ты свой спектр чувств, желаний, энергетики расширяешь, чтобы охватить всех! Когда приходят дети (есть у нас такие спектакли, которые часто продают по школам как программные – тот же «Ромео и Джульетта»), это одна категория: кому-то это безумно интересно, и смотришь, они в финале даже слезки утирают. А кто-то сидит и буквально плюется. Вот был один случай: Ромео умирает, читает финальный монолог, а ему вдруг на щеку прилетает какая-то блямбочка, видимо из трубочки плюнутая. Кто-то просто уперся в сотовый телефон – и весь спектакль сидит, играет. Бывает и такое. А когда зал совершенно разнородный, то ЕГО объединить, ЕГО охватить и покорить – это сложнее, но интересней.
В: Что нужно сделать, что бы такой разношерстный зал покорить, убедить? ОЛ: А особо ничего делать-то не надо – надо только гореть самому и все – и ты всех зажжешь. Как тот Данко – сердце вынул, и все!
В: Был как раз вопрос, как у тебя получается так чувствовать публику, так тронуть струнки души каждого?... ОЛ: Как? – Не знаю, но оно просто чувствуется и всё. Вот пример. Когда мы были на гастролях в Екатеринбурге, нам дали огромный зал, на 2000 с лишним мест. Это был наш первый спектакль в этом зале, и первый спектакль вообще в этом заведении после капитального ремонта. Когда мы вышли на сцену, и начался спектакль, я чувствую, как вся энергетика уходит как будто в вату. Зал был совершенно не наполнен энергетикой – ни зрительской, никакой вообще. Возможно, еще у зрителей настроение было соответствующее, типа: «Нууу, мАсковские штучки, покажите-ка нам!...» И первый акт мы с трудом, буквально скручиваясь, наполняли этот зал своей энергетикой, пытаясь одновременно что-то вытащить из зрителя. В конечном итоге это удалось. Во втором акте было гораздо легче работать. В: «Мастера» играли? ОЛ: Да, «Мастера». А к следующему спектаклю и мы уже освоились, обжили эту сцену, эти стены, заставили их, что называется, вибрировать, (энергетика с прошлого спектакля осталась), и зритель пришел несколько иной. И сразу пошел ответный резонанс. В: То есть, энергетика зрителей актерами чувствуется? ОЛ: Конечно! Очень чувствуется! Я чувствую, когда зрителю скучно, а когда – интересно. Я чувствую, когда можно потянуть, можно пошалить, можно поиграть. Я не знаю, какими фибрами души это ощущается, но ощущается оно иногда чисто физически. В: Зритель-то тоже очень часто чисто физически ощущает происходящее на сцене.


В:Олег, ты читаешь форум театра? Что тебе особенно интересно: критические замечания, впечатления от просмотренного спектакля? ОЛ: Да, конечно читаю. Иногда такие вещи попадаются. Зрители рассказывают свои ощущения от спектакля, а я, читая, часто даже диву даюсь: ух ты как! Смотри-ка, чего они тут увидели! Я об этом даже и не думал! Ты как бы ведешь одну линию, а зрители понимают – каждый для себя – какие-то другие вещи. И зачастую они видят нечто более глубокое, более интересное. И ты, удивленный, тоже начинаешь на эту тему задумываться, а в следующий раз привносишь изменения в тот конкретный эпизод, который зритель отметил. Критические замечания тоже интересно читать. Как говорится – одна голова хорошо, а две лучше. Одному охватить все невозможно. И когда тебе зрители дают какие-то интересные намеки, направления, по любому начинаешь задумываться и что-то менять. В: То есть, зритель тоже что-то привносит в роль? ОЛ: Обязательно привносит! Вообще, форум – интересное чтение, которое дает много открытий. Зрители как будто задают другие условия игры: «а давайте поиграем вот так». И мне это, безусловно, интересно и важно. Театр – это настолько живая вещь! Творчество должно быть живым. А когда актеры говорят: «я играю как мне поставил режиссер!», - все! Это уже не творчество. Творчество – это когда основные контуры тебе простроил режиссер, но ты в этой жесткой канве можешь делать тааакие вещи - искать новые краски, другие ходы. Чем шире ты сделаешь для себя этот коридорчик, изначально выстроенный режиссером, чем больше норок там пророешь, тем будет интересней и живее, тем роль будет более наполнена. А если не двигаться, будет скучно самому актеру, а за ним – зрителю. Как сказал, если не ошибаюсь, Станиславский (а может, и кто другой, я просто не помню): любое искусство имеет право на существование, если оно не скучно. Пока хоть какая-то искорка существует – сцена живет. Как только искорки нет – все, зола, пустота. От этого умирают многие спектакли. В: А от чего еще может умереть спектакль? ОЛ: А разве этого не достаточно? Это самая главная составляющая. Самая! Пока в актерах есть искра – спектакль будет «гореть», он не умрет. Как только искра пропадает – пропадает спектакль. Нет, могут, конечно, декорации сгореть, и тогда спектакль закрывается. Или может разойтись антреприза, которая собралась, заработала бабок, и разошлась. Но это уже другая вещь.
В: В одном из давних интервью ты обмолвился, что хочешь сыграть Гамлета. Гамлета ты играешь. А сейчас есть роль, которую тебе бы очень хотелось сыграть? ОЛ: Во-первых, я помню это интервью, оно даже называлось «Эх, мне бы Гамлета!». Но это совершенно неправильная постановка вопроса, я никогда не мечтал сыграть Гамлета. Эта фраза у меня в контексте интервью просто вырвалась. А автор ее обыграл по-своему, да еще и в заглавие поставил. «Эх, мне бы Гамлета!» Да нет, не мечтал я никогда сыграть Гамлета. Хотя, что это за актер, который не мечтает сыграть Гамлета? Как тот солдат, который не мечтает стать генералом, или тот священник, который не мечтает стать Папой Римским. Хочется сказать - да дайте сыграть хотя бы то, что есть! Дайте понять, прочувствовать все это до конца! Я не говорю, что надо сидеть на месте и довольствоваться тем, что есть. Но в том, что есть, надо все время искать, искать и искать. Это, видимо, вообще мое кредо в театре. Искать. Копать. Менять. Импровизировать. Если все это делать, то работа обязательно выходит на следующий этап, на иной, более высокий уровень. Как это происходит с тем же Гамлетом, с Калигулой или Меркуцио. Есть одна мечта – сделать то, что есть, лучше и интересней. А название, имя роли, не имеет особого значения. Что дадут, то и буду играть. Хотя можно было бы и отказаться от некоторых ролей – от роли глухонемого мальчика, например [спектакль «Самоубица»]. Ну вот что это такое: сначала цыган в массовке прыгает, потом мальчик выходит, а потом – опять цыган. Два раза грим надо накладывать и снимать. Кто-то скажет – «маета»! Нееет! Даже в этом маленьком эпизоде хочется быть интересным, запоминающимся, живым, в конце концов. Со своей историей и прочими деталями. Этот мальчик – практически как Гамлет, только маленький. Каждый из нас в душе Гамлет. Каждый. У каждого есть своя боль, своя трагедия…



В: Один из зрителей спрашивал, что для тебя твой Гамлет? ОЛ: Они все равны, мои роли. Глухонемой мальчик в «Самоубийце», или Гамлет – какая разница? Для меня, по крайней мере, - никакой. Когда я пойму, кто такой Гамлет, кто он для меня, когда он родится… В: А он еще не родился? ОЛ: Он рождается с каждым новым спектаклем, и каждый раз, выходя на сцену, я не знаю, какой же будет Гамлет. Когда я окончательно пойму, какой он – он кончится. Я смогу закрыть эту страничку и перейти в другое место. Желание узнать, какой же он, самому пройти через все перипетии пьесы, причем вместе со зрителем, – вот что двигает роль. В: То есть, имя роли в конечном счете не важно? ОЛ: Нет. Имя не важно. Сейчас Гамлет, потом будет другая роль. Это НЕ ВАЖНО. Вот что надо понять. НЕ ВАЖНО! В: А те роли, которые ты сейчас играешь – они тебе все интересны?
ОЛ: Мне да. Все, без исключения. Даже ведьма в «Макбете». Ну вот что бы там казалось такого особенного – ходишь спиной к залу весь спектакль. Черти-что вообще! В юбку уже еле влезаешь. А все равно – это серьезная работа. Надо же не просто выйти, лапки раскинуть и заговорить кривым голосом. «Давайте поиграем в Бабу Ягу». Возьмем, к примеру, момент, который мне особенно нравится – «Быть может, он от высших духов захочет получить ответ» – это же настоящий переход из одного состояния в другое, тут же, на глазах у зрителей. И причем, здесь надо не просто перейти от смеха к слезам, это даже не эмоциональная смена, а метафизическая, смена всего твоего существа: в этот момент тебя изнутри всего ломает, а сознание становится другим. Суметь совершить такое перевоплощение – очень интересно и очень ценно. И если получается, то кажется, молекулы иначе начинают двигаться в твоей коже, в теле, во всем. В: У тебя часто возникает желание (или потребность) свои роли разбирать, обсуждать с кем-нибудь? Не только с режиссером, не только на площадке. ОЛ: Да, эти разговоры постоянно происходят. На то это и театр. Все чего-то обсуждают, чего-то говорят… В: Ну это актеры в театре. Они видят процесс, они знают, как роль становилась. А с «внешними» людьми часто обсуждаешь свои роли? ОЛ: Не приходится особо. Всегда боишься быть непонятым с твоим азартом. Начинаешь что-то рассказывать, доказывать – а на тебя смотрят как-то так иной раз… То есть по любому эти вещи обсуждаются с людьми из твоего круга, из твоего мира. Другие этого попросту не поймут. Будут смотреть как на сумасшедшего: «чего это он?» В: Люди твоего мира – кто они? ОЛ: Актеры. В: Только актеры ЮЗ, или кто-то еще?
ОЛ: Нет, есть еще конечно некоторые люди. Например, мои однокурсники, которых много в Москве и с которыми мы, хоть и редко, но встречаемся. Хотя по любому, этот круг состоит преимущественно из людей, занимающихся творчеством. В: Как ты считаешь, театр что-то меняет в людях? ОЛ: Я не знаю, меняет ли что-то театр в людях кардинально, и раз и навсегда. Человек сам должен работать, чтобы в нем что-то поменялось. НО, есть один важный момент. Если мне удалось хотя бы на время спектакля, хотя бы на три часа что-то в человеке зацепить, чтобы в нем что-то всколыхнулось, откликнулось, - я считаю, цель достигнута. А после уже человек должен сам работать. А так, просто – я пришел в театр, я посидел-посмотрел, и - бах – во мне что поменялось… Люди не роботы, не может театр ничего поменять. Человек должен сам хотеть изменяться, расти. Для этого он должен задавать себе вопросы. Кто я? Что я? Зачем я? Почему я? Я, я, я??? Театр сам по себе поменять ничего не может. Если человек захочет – он изменится. А мы можем только к этому подтолкнуть, заставить остановиться и подумать. Пусть не надолго. Пусть на эти три часа, пока идет спектакль. В: В продолжение этого же вопроса. Как думаешь, каким образом легче что-то изменить в человеке: напомнить ему о добре в его душе или наоборот - напомнить ему о всех ужасах, которые творит он и которые творятся вокруг него? Что в большей степени действует? ОЛ: Все люди разные. К каждому нужен свой подход. Даже режиссер, когда репетирует, к каждому актеру подходит по-своему. Воспитатель в садике или учитель в школе тоже подходит к каждому ученику по-разному, если это хороший психолог и умный человек. Так же и здесь. Кому-то нужно показать: посмотри, что ты натворил! А кому-то – напротив. В жизни всё очень по-разному бывает. Бывает так, что люди, которые раньше ничего не признавали, приходят к раскаянию, уже после того, как они переступили некий барьер. Вот если вспомнить историю с Папой Римским. В него стрелял какой-то турок. После покушения Папа приехал в тюрьму, где сидел этот стрелявший в него человек, и, по-моему, отпустил тогда этому турку грехи. И тогда бывший убийца раскаялся - он поменялся. Когда Папа умер, он просил и умолял привести его из тюрьмы на похороны. Человек так изменился, что он уже не понимает, как это он мог совершить то покушение. Возможно, очищение должно пройти через какой-то ужас. Человек должен перейти некоторую грань, чтобы посмотреть на себя со стороны и осознать, что надо меняться. Печально, если это грань, связанная с убийством. Может быть надо раньше? Может, это возможно с помощью театра? Посмотрите со стороны – а ведь спектакль показывает все это. В том же «Калигуле» зрителю сначала показывают все ужасы, а потом как будто говорят: ну ты ведь не такой, посмотри? Спектакль – это жизнь в миниатюре, со своими неподдельными страстями, настоящими чувствами. А если это жизнь, то все надо показывать: и ужасы, и доброту и чистоту в человеческой душе. Я наверно туманно говорю, но я сейчас тоже об этом думаю. В: То есть, надо показать одно, чтобы понять второе, и наоборот? ОЛ: Да. Всегда надо показать две стороны, чтоб было что обсуждать. Когда у нас есть только одно – черное или белое - и обсуждать то нечего. Ведь на самом деле жизнь – это извечный спор добра со злом. В «Мастере» замечательные есть слова. Может быть, это покажется софистикой, но все равно они замечательные. «Неужели Вы хотите уничтожить землю, снести с нее все живое из-за Вашей нелепой фантазии и наслаждаться голым светом?». На сцене, как и в жизни, должна быть гармония добра и зла. Что делала бы благость без злодейства, кого б тогда прощало милосердие?
В: Ты любишь читать? Есть любимая книга? ОЛ: Нет у меня любимых книг. Просто когда работаешь над пьесой, над ролью, всегда появляется масса литературы, которая с ней так или иначе связана. А иначе как проникнуть в роль? Читаешь, потом еще не раз возвращаешься и перечитываешь. А что касается отвлеченной литературы – редко когда получается что прочесть. Хотя, я тут недавно совсем прочел одну книгу – «Код Да Винчи». Ничего, забавно. А так, я раз в год минимум обязательно перечитываю «Мастера и Маргариту». В: Есть вопрос, который определенно один из самых волнующих для зрителей. Это вопрос Сципиона в Калигуле. «… у каждого человека есть какая-то отрада в жизни. Она не дает всё бросить. Ее зовут на помощь, когда выбиваются из сил…Что же это?» ОЛ: Не скажу. Пусть это останется мое. Калигула может ответить на этот вопрос – для этого он и создан. А артист Леушин не будет отвечать. Пусть это будет маленькая загадка.
Post Scriptum: ОЛ: Спасибо за вопросы. Пишите – и может мы еще на какую-нибудь тему порассуждаем. В: А тебе на какую тему интересно было бы порассуждать? ОЛ: На темы, которые мне интересно рассуждать, я рассуждаю каждый раз на сцене (посмеивается).


В НАЧАЛО	НАВЕРХ

В: Олег, какие у тебя еще интересы по жизни существуют, помимо театра? (Предлагались альтернативы вышивания крестиком, игры на контрабасе,…)